Этери Тутберидзе не сразу согласилась на интервью. Долго отнекивалась, потому что «рассказывать о себе слишком пафосно». Но мне показалось, что ее история о том, как в жизни ничего не дается легко, будет интересна многим.

Вы производите впечатление очень успешного и уверенного в себе человека, который с детства ни в чем не нуждался. Это так?

Я родилась в Москве, пятым ребенком в семье. У меня три сестры и брат. Так что родителям пришлось крутиться, чтобы поставить всех на ноги.

Вы самая младшая — самая любимая?

Мой папа грузин. Он ждал мальчика, сына.

Большая семья, наверное, приходилось и одежду за старшими донашивать?

За братом. После сестер ничего не оставалось, потому что у нас большая разница в возрасте. «По наследству» мне переходила мальчиковая одежда, которую я просто не переносила. Как назло, брат любил светло-зеленый цвет – хаки.

По большому счету мы не нуждались ни в чем. Папа брался за любую работу. Он часто повторял, что наши дети должны быть одеты лучше всех. «Если в семье один ребенок, никто не посмотрит, что на нем. А там, где пятеро, скажут, развели нищету», — говорил он маме.

Мои детские годы прошли у Абельмановской заставы напротив церкви святой Матронушки. Мама считала, что девочки должны учить иностранные языки, заниматься музыкой. Мои сестры ходили в английскую и немецкую спецшколы, занимались рисованием, играли на музыкальных инструментах. Кстати, я тоже окончила музыкальную школу имени Ипполитова-Иванова по классу фортепиано.

Как попали в фигурное катание?

Случайно. Мы с мамой водили брата на футбол на Стадион юных пионеров. Там я впервые увидела юных фигуристов. Мне показалось, что это вовсе и не дети, а сказочные принцессы, снежинки… Я сказала маме, чтобы она тоже отвела меня на каток. Мама ответила, что меня не возьмут, что нет данных, и вообще, я на льду никогда не стояла. «Возьмут», — твердо заявила я. Мама узнала, когда будет набор. Так я попала в группу к Евгении Зеликовой – жене Эдуарда Плинера.

Сколько вам было лет, когда вы стали заниматься фигурным катанием?

Четыре с половиной года. За время занятий наша группа из 30 человек сократилась до пяти. Нас забрал к себе Плинер, которого мы боялись и уважали.
Почему боялись?

Он был очень строгим, но никогда не кричал. Если требовал, то это не обсуждалось. Помню, как Эдуард Георгиевич просил: «Прыгай и не отводи от меня взгляд». И никто не отводил. Мы просто не могли его ослушаться.

Плинер был немногословен, но умел так объяснять, что любой элемент получался легко, без всяких усилий. Другие тренеры подолгу растолковывали, но ты не понимал, как это нужно сделать. Неудачные попытки перерастали в отчаяние, казалось, что жизнь заканчивается, что ничего и никогда не выйдет. И тут приходил Плинер в своих унтах, что-то показывал, шептал, проводил по спине рукавицей, поворачивал твое плечо, и все оказывалось настолько просто и логично, как выдох. Это особый дар.

Вы не остались в одиночном катании, перешли в танцы. Были проблемы с прыжками?

По тем временам у меня был достаточный прыжковый набор: двойной аксель, тройной сальхов и тройной тулуп. Но когда Плинер стал часто уезжать на соревнования с другими учениками, то стабильность в прыжках начала уходить. Я не понимала, почему упала, почему не выехала, хотя все делала, как учили. В какой-то момент мы оказались предоставлены сами себе, и как следствие плохих тренировок и плохих разминок, посыпались травмы.

Последней каплей стала трещина в позвонке. Врачи сказали, что полгода не смогу кататься. Но моя мама совершила чудо. Меня кололи кальцием, давали таблетки. За три месяца я умудрилась вырасти на 22 сантиметра, то ли благодаря кальцию, то ли потому что в папу пошла. Папа был высокий – 1 метр 86 сантиметров.

Бросать фигурное катание я не хотела, перешла в танцы. Все остальные ребята из нашей группы из спорта ушли.

Переквалифицировавшись в танцоры, вы поработали почти со всеми известными тренерами.

Так получилось. Поначалу я тренировалась на СЮПе в группе Лидии Васильевны Кабановой, которая давала отличную базу. Не хочу никого обидеть, но понимание исполнения элементов, что такое крюк, выкрюк, скоба, скольжение – все это мне дала Кабанова.

Через два года перешла к Чайковской, где меня поставили в пару с Вячеславом Чичекиным. Когда Елена Анатольевна дала понять, что больше не будет тренировать, потому что ее ученик Владимир Котин принял решение закончить карьеру, то попросилась к Линичук.

Возможно, я так бы и осталась у Натальи Владимировны, но в то время у нее была огромная группа. Десять взрослых пар, не говоря о юниорах. На каждой тренировке разворачивалась настоящая битва за лед. Времени на нас не хватало, и я ушла к Аккерману. Стала кататься с Алексеем Киляковым, который сейчас работает тренером в США. Его танцевальная пара Макнамара – Карпентер на юниорском чемпионате мира в Таллине вошла в число призеров.

У Аккермана мы прозанимались года три, но в ЦСКА сменилось руководство. Нам предложили тренироваться в одно время с парниками, что было нереально. Леша вскоре женился. Через какое-то время уехал в США. Я осталась одна, пробовала тренироваться у Тарасовой. Вскоре поняла, что это ошибочный шаг. В тот олимпийский год Татьяна Анатольевна все силы отдавала паре Климова — Пономаренко. Надо было что-то предпринимать. Когда поступило предложение поехать в шоу в Америку, я согласилась.
Но вы ведь уехали в Америку не только поэтому?

Не только. Грянула перестройка, все менялось на глазах. Специалисты оставались без зарплаты. Именно в это время многие наши фигуристы вынуждены были закончить спортивную карьеру, уезжали за границу.

Я не могла прийти к родителям и сказать, что нужно платить за занятия. Папа с мамой и так всю жизнь работали. Мама была старшим инженером в Министерстве сельского строительства. Папа трудился в «литейке» на заводе Лихачева. Пахал в две смены, потому что только так можно было прокормить большую семью. Хватался за любую дополнительную работу. Когда у нас появилась машина, то «колымил» ночами.

Мне казалось, что папа никогда не спит. Моя первая тренировка начиналась в 6.30 утра. Помню, как, уже одетая, ждала его в коридоре. Папа приходил с работы, брал меня за руку, и мы ехали на каток. Там, на лавочке, он час-полтора дремал. После тренировки отвозил домой. И потом весь день мотался.

Не было обидно, что ваша спортивная карьера закончилась именно так?

Так сложились обстоятельства. Может, поэтому, став тренером, я всегда даю спортсменам шанс вернуться. Меня часто спрашивают, зачем? Наверное, потому, что в свое время меня никто не убедил изменить решение, и это боль нереализованности осталась.

Как складывалась ваша жизнь в Америке?

В Оклахому мы приехали в составе российского балета на льду и сразу столкнулись с проблемами. По каким-то причинам в США пустили не всю нашу труппу, только москвичей. На границе выяснилось, что у ребят из других городов паспорта недействительны. Месяц пришлось их ждать. Денег не было. Чтобы мы не умерли с голоду, нас водили по баптистским церквям… обедать. Мы должны были отсидеть службу, а после прихожанам выносили воду, какие-то маленькие бутербродики…

На катке нам выделили лед, правда, не сразу. Тренировались каждый день с 5 до 7 утра. Когда через месяц собралась вся труппа, то оказалось, что контракт расторгнут, потому что мы не выполнили ряд условий.

Весело. Как выкрутились?

Какое-то время нашу труппу перетаскивали из одного приюта в другой. В конце концов, поселили в YMCA на этаже для бездомных. Офисные помещения, матрасы на полу. Американцы привозили еду.
Вспоминаете об этом, как о страшном сне?

Страшно стало потом, когда в довершении ко всему террористы взорвали федеральное здание, стоявшее напротив дома, где жили, и мы оказались в центре трагедии. Это был один из первых терактов в США.

Стекла, обломки, развороченные плиты, кровь, искалеченные тела... Поначалу не понимали, что произошло. Был дом, сейчас его нет, только пыль, а на перекрестке груда обломков вместо автомобилей.

Когда видишь нечто подобное в новостях, то кажется, все происходит быстро, за секунды. В действительности, события разворачиваются как в замедленной съемке. За эти мгновения успеваешь подумать о стольких вещах. Помню, как мелькнула мысль, что если суждено погибнуть под завалами, то лучше бы сразу, без боли, без мучений…

В то утро спустилась вниз умыться, посмотрела на часы – 9.04. Взрыв. Страшный грохот. Навалившаяся тяжесть от взрывной волны. Гробовая тишина. И нечеловеческие крики…

Не знаю, как очутилась на улице. Одна. Видно, долго выбиралась, стены были разворочены. Всех ребят увезли. Закричали о второй бомбе. Люди побежали, а я так и стояла. Вид у меня был потерянный: в сланцах, с полотенцем, зубной щеткой… Подбежал какой-то пожарник, схватил за руку, потащил за собой. Полдня, как в бреду, я бродила за ним, пока он проверял разрушенные помещения…

Что было потом?

Всех русских из нашей балетной труппы американцы разобрали по семьям. Нас с партнером Колей Аптером приютил тот пожарник. Его имя New Baine. Позже он связался с компанией «Ice Capades». Мы записали и отправили видео парных элементов. Нам предложили контракт в парковом шоу.

Как пострадавшим в теракте, каждому выплатили по 1200 долларов. Купили битую машину, пожарник помог ее восстановить, и поехали в Цинциннати.

В шоу вы выступали как парница?

Выбора не было. Непременным условием контракта являлось исполнение сальто через партнера. Слава богу, Коля умел все. Он работал в российском балете, «кидал» парней, чего уж было говорить о партнерше. В свое время Аптер катался у Великовых с Еленой Никоновой. Имел репутацию сильного партнера. У Коли была ладонь величиной с табуретку. Сделать для него весь «верх», любую поддержку не составляло труда.

Сколько времени вы проработали в шоу?

Около 4 лет. Однажды вернувшись с гастролей, Коля сказал, что больше не может, хочет переключиться на более спокойную работу, попробовать начать свой бизнес. Я не спорила: работать, так работать. Мы уехали в Сан-Антонио и начали тренировать.

Тренировали всех – от детей до стариков, одиночников, парников, танцоров. Приходилось обучать прыжкам, шагам, парным, танцевальным элементам, ставить программы, преподавать хореографию. Когда-то параллельно с занятиями в академии физкультуры в Малаховке я училась на хореографа-балетмейстера у Геннадия Гараевича Малхасянца в Институте современного искусства. Все эти знания пригодились.

Не тянуло домой?

Пока выступала в шоу, знала, что все это временно. А когда началась серьезная работа, то года через два поняла, что это и есть моя жизнь. За шесть лет я привыкла к американскому стилю, укладу, обросла друзьями, начала уже мыслить на английском, стала забывать русский язык. Но где-то в глубине души чувствовала, что чего-то недостает. Будто все еще стою на перроне и жду своего поезда.

Временами наваливалась тоска по дому, по родным. Понимала, что родители стареют, а меня нет рядом. Стала чаще уезжать домой, это превратилось в муку. Месяц в Америке, неделя в России. Вернувшись в Сан-Антонио, планировала отъезд в Москву. Оказавшись в Москве, знала, что меня ждут в Америке. Со стороны эти мытарства выглядели нехорошо, некрасиво. Мои американские студенты начали переживать из-за моих отлучек. Тогда решила, раз меня так разрывает, нужно возвращаться домой.
В одном из интервью рассказывали, что поначалу вас не брали на работу в Москве.

Это правда. В Сокольниках, узнав о том, что у меня есть образование хореографа-балетмейстера, предложили ставку хореографа, но предупредили, что льда не увижу. На СЮПе вакансий не нашлось, в ЦСКА и не предвиделось. Чайковская сказала, что не может помочь. Хотя я была готова тренировать бесплатно. Деньги я заработала в Америке, но поняла, что счастливым они человека не делают.

Не отчаивалась, искала. В телефонном справочнике увидела объявление «Цирк на льду». Позвонила. Сразу предложили две площадки. Одну на Таганке, где требовался тренер три раза в неделю. Вторую — в Братеево в группу здоровья. В тот первый набор в Братеево ко мне пришла трехлетняя Полина Коробейникова.

Спустя какое-то время взяла группу в Зеленограде. Затем позвали на каток «Серебряный», где у меня появились первые чемпионы первенства России младшего, старшего возраста, победители финала Кубка страны. Кстати, на «Серебряный» ко мне привели Полину Шелепень. Женя Медведева тоже оттуда.

Восемь лет я проработала на «Серебряном». Будучи старшим тренером, старалась помочь с работой всем, кто в этом нуждался. Именно там начинали молодые тренеры Царева, Гаврилова, Романова…
Что двигало тогда вами?

Огромное желание доказать, что все те люди, которые послали меня на цирковую площадку, ошиблись. Я очень благодарна им за все, потому что, не испытав унижения, не стала бы тем, кем являюсь сейчас. Жизнь все расставила по своим местам.

Сейчас вы востребованы как тренер. В вашей группе ученики с именами – Липницкая, Воронов, Питкеев, Медведева, Саханович… С кем из учеников было тяжелее всего?

Они все разные. Но, пожалуй, сложнее всего было с Шелепень. Полина очень талантливая девочка по прыжкам. Но каждый раз ее нужно было заставлять. Не знаю, чем это объяснить? Может, так происходило потому, что Полина каталась у меня с четырех лет, относилась как к маме, а своего ребенка сложно тренировать.

Почему? Наоборот, вы должны его лучше чувствовать?

Тренировать сына или дочь — это другие эмоции, все другое. Например, я никогда не беру спортсмена сразу. Сначала он просто катается в группе месяц-два, я присматриваюсь к нему. Мне нужно понять анатомию его тела, за счет чего фигурист прыгает или может прыгать, разобраться в его биомеханике. К каждому нужен свой подход, чтобы настроить на работу. Кого-то визуально взбодрить, с другим поговорить, третьего просто оставить в покое. Мне необходимо понять ученика. А со своей дочерью так не получается.

Может, стоит перевести к другому тренеру?

Пыталась, но у Дианы сенсоневральная тугоухость 2-3-й степени, что создает некоторую трудность. Каждому не объяснишь. Но мне важно, чтобы дочь чувствовала себя равной в этом мире. Честно говоря, не понимаю, почему в нашей стране люди с таким диагнозом должны быть обделены. В большинстве стран фильмы, передачи идут с бегущей строкой, чтобы те, кто плохо слышит, могли прочитать, о чем говорят с экрана. Чтобы во время мультфильма ребенок не умолял: «Мамочка, пожалуйста, объясни, что он сказал?» Разве так трудно понять, что это люди не с ограниченными возможностями, а с повышенными потребностями.

Диана пошла в языковую школу №1270. Учится хорошо, все успевает. Педагоги сделали то, с чем я бы одна не справилась — сумели социально адаптировать ребенка. В школе у Дианы много друзей, там она своя, что лишний раз подтверждает, при нормальном отношении можно решить любые проблемы.
Оборачиваясь назад, зная о трудностях, с которыми пришлось столкнуться, вы не пожалели, что не остались в США?

Никогда не жалею о прошлом. Диана родилась в Америке, но я точно знала, что жить мы будем в Москве. У нас за океаном много друзей, там очень комфортная спокойная жизнь. Прекрасные люди, замечательные отношения. Но для меня в этом благополучии отсутствует контраст: когда нет трудностей, то не понять, что такое счастье.

Ольга ЕРМОЛИНА